Искра

Суббота.

Бамбуковый подголовник звонко ударился о пол. Одёрнувший покрывало юноша затаил дыхание и прислушался. Убедившись, что его неловкость не прервала размеренный храп отца, Аршак осторожно встал. Он поднял подголовник и водрузил его обратно на топчан. Затем натянул песчаную рубаху и брюки, едва сведя пуговицу с петлёй на широком поясе, вдел ноги в сандалии и спустился по лестнице.

Аршак выбрал идеальное время для своего первого занятия физкультурой: на улице уже было достаточно светло, чтобы случайно не свалиться в пересохший колодец; но солнце ещё не поднялось над ущельем, а потому весь посёлок утопал в приятной утренней тени от склонов гор. А главное — в такую рань на улице не было ни души. Аршак уверенно зашагал в центр двора кирпичных четырёхэтажек. Ютившиеся там «Т»-образные столбы для сушки белья должны были по его задумке стать отличным турником. Должны были, но не стали. В самый последний момент Аршак заметил в соседнем дворе Гульру, разогревающую уличный тандыр. Женщина в белоснежной седре смерила его взглядом, и Аршак, на сколько смог не подавая виду, прошёл мимо «‎турника», словно туда и не собирался.

Юноша бесцельно прошёл ещё несколько дворов новостроек, пока наконец не вышел на главную площадь города, окружённую бежевой россыпью одноэтажных построек из самана: здесь был храм, большой колодец, дома старейшин. А ещё здесь была мастерская старика Вахида, дверь в которую сейчас была распахнута. В проёме виднелся и сам старик: худой и дряблый, голый выше пояса, но с тщательно накрученной чалмой на голове. Весь перепачканный мелкими каплями крови, он держал длинную жердь, свободным концом которой усердно тыкал в ведро с горячей водой.

— Эй, Аршак! — окликнул он юношу, когда тот появился на площади. — Ты школу окончил?

— Салам, ага Вахид. Год назад ещё окончил.

— А ну иди сюда тогда.

Старик Вахид вынул конец жерди из ведра. Оттуда на поверхность всплыла распаренная тушка обезглавленной гусыни. Аршак послушно подошёл к мастеру. Они были одного роста, но абсолютно разного телосложения: как молодой упитанный телёнок и тощий винторогий козёл. Несколько секунд Вахид оценивающе разглядывал гостя, затем продолжил:

— Будешь у меня помощником. Если лениться не станешь, то я скажу мобеду, чтобы тебя орехи собирать не гонял. А у меня работать лучше! Давай кое-что покажу. А ну, покрутись!

Вахид руками развернул Аршака к себе спиной, затем порылся у себя в чалме и достал оттуда красную шёлковую нить. Старик приложил нить несколько раз к затылку и шее Аршака, прошептал что-то на фарси, завязал несколько узелков, и, удовлетворённый, спрятал нить обратно в чалму. Нисколько не боясь ошпариться, он ловко достал гусыню из ведра, забравшись в воду по локоть, и бросил тушу на разделочный стол:

— Ощипай пока птичку, а я скоро вернусь.

Вахид ушёл в подсобку, а Аршак остался в просторной прихожей. Половина помещения была ожидаемо завалена досками, столами и разным инструментом. Здесь пахло сырыми опилками и в воздухе струилась пыль. Однако вторая часть комнаты с отдельным входом была освобождена от хлама. На тщательно подметённом грунтовом полу были постелены лишь несколько стёганных тушаков для сна с персидскими узорами.

Аршак принялся густыми клочьями сдирать пух с гусыни. Горячая кожа животного больно жгла пальцы. Аршак выругался. Это было даже менее приятно, чем срывать плоды фисташки на солнцепёке.

Юноша с большим трудом избавил от оперенья половину туши, как Вахид уже вернулся. Взволнованный старик нёс с собой небольшую подушку и жестом пригласил помощника в убранную часть мастерской.

— Это мягкий подголовник для сна, как в Европе? — спросил Аршак.

— Да, как в Европе! — ухмыльнулся Вахид. Он аккуратно пристроил подушку на одном из тушаков. — Это целая наука!

Старик развязал шёлковый наперник и погрузил в него руку, демонстрируя наполнитель:

— Перо жёсткое, непослушное. А пух мягкий, воздушный. Смесь того и другого в разных пропорциях меняет ощущения. Если хорошо изучить своё тело, можно найти идеальный баланс. Теперь смотри! — он обнажил взору два упругих валика, спрятанных в недрах подушки и образующих её каркас. — Здесь тоже самое, но смесь опилок с гречневой лузой. Секрет в том, что эти валики в точности повторяют контуры твоей головы и шеи. Теперь ложись!

Аршак повиновался.

— О-ох! — только и выдавил он, когда его затылок погрузился в мягкие объятия чужеземной культуры.

Вахид расплылся в счастливой улыбке, довольный реакцией юноши, но через мгновение черты его лица снова обрели строгость:

— Всё, поднимайся. Если понравилось, придёшь в понедельник. Будешь щипать гусей и шить подушки по меркам. А мне надо тут ещё кое-какую красоту навести, — он обвёл интерьер пальцем в воздухе. — Это будет магазин!

Аршак поднялся, распрощался с мастером и вышел. Только по пути домой он окончательно осознал, что подрядился на новую работу. Всё произошло для него слишком быстро: говорил в основном старик, а Аршак только слушался и соглашался, едва обмолвившись парой фраз. «Как бы то ни было», — думал он, — «сегодня я собирался на турник». Но вернувшись в свой двор и подойдя к бельевым столбам, Аршак всё так же стушевался, потому что снова заметил Гульру, всё так же колдовавшую у тандыра. Но на этот раз пройти мимо ему не удалось, потому что Гульру окликнула его:

— Аршак! А ну иди сюда, несчастный, угощу лепёшкой!

— Спасибо, ага Гульру, — отнекивался Аршак, но тем не менее подошёл, — я не голоден.

— Как же, не голоден, — рассмеялась Гульру, — а то я не вижу, как ты круги по двору наворачиваешь, и как глаза от меня отводишь, стоит мне на тебя посмотреть. Давай, не стесняйся, — она похлопала Аршака по заметно выступающему пузу. — Дома, поди, так никто не покормит.

Статная женщина достала румяную лепёшку из тандыра, отломила от него солидный ломоть и протянула собеседнику:

— Что надо сказать?

Аршак пробормотал молитву на авестийском языке и принял лакомство. Гульру проследила, как свежий хлеб исчезал во рту юноши, затем собрала в корзину остальные лепёшки и с чувством выполненного долга отправилась прочь.

Когда она скрылась за углом дома, Аршак наконец смог в полной мере насладиться чувством уединения в утренний час. Он ещё раз на всякий случай окинул взглядом безмолвные окна четырёхэтажек и решительно зацепился руками за бельевой столб, поджав ноги в коленях, чтобы те не касались земли.

Полный желудок неприятно тяготил. Аршак потянул на себя трубу и с удивлением для себя обнаружил, что легко возвысился над перекладиной. Воодушевлённый, он вернулся в нижнюю точку и потянул ещё раз. На этот раз руки его затряслись, ему пришлось переложить хват, но он снова подтянулся. На третий подход мышцы окончательно отказались сотрудничать. Повисев неподвижно пару секунду, Аршак тяжело выдохнул и опёрся ногами о землю.

— Что, сын фахиши, слабо третий раз? — раскатистый голос из окна верхнего этажа пронзил Аршака. Пылкая Рафика умело пользовалась своей красотой, чтобы безнаказанно издеваться над непутёвыми сверстниками. Она глубоко выдвинулась из распахнутых створок окна и изящно помахала тонкой рукой.

— Что ты такое говоришь? — прокричал Аршак, горячо жестикулируя. — Набожный человек и так грязно ругаешься! Я уже говорил тебе: моя мать не шлюха, — его голос сорвался и перешёл на жалобный писк, — она хостес-с-сь…

— Сколько заморских слов не выдумывай, — смеялась Рафика, — а фахиша она и есть фахиша. Фахиша у немытых британцев и сын её задохлик!

Оскорблённый юноша не стал более огрызаться и скорее вбежал в подъезд, пока его позор не привлёк больше зевак. Он спешно поднялся по ступенькам и в сердцах захлопнул за собой дверь.

— Чего не спишь, беспокойный? — его отец приподнялся с топчана, встрепенувшись.

— Пап, когда уже мать вернётся?

— В следующем письме, — мужчина зевнул, моментально теряя интерес к привычному разговору, — обещала написать, когда вернётся.

— А сколько лет назад было последнее письмо?

— Почтовый осёл уже лет пять не ходит через перевал в горах. Теперь письма из Индии идут через Африку в Европу, оттуда, наверное, вокруг Чёрного моря на Москву и уже потом обратно на юг… вдоль Каспия… это долго и потерять можно, но уже скоро. Уже скоро… Ложись, рано ещё.

Отец юноши укрылся покрывалом и опустился на бамбуковый подголовник.

Воскресенье.

Шатаясь и подпрыгивая на каждом бугре, трёхтонный ЗИС-5 медленно, но безбоязненно полз по дну ущелья. Люди в кузове громко переговаривались и шутили. Когда грузовик добрался до городской площади, занесённой грязно-оранжевой пылью, солнце уже пылало в зените.

К уставшей машине отовсюду стекалась местная детвора поглазеть на чудо техники и в надежде что-то выпросить у приезжих. Чуть позже появились и взрослые: взявшись за оглобли, они толкали перед собой тележки с мешками орехов фисташки, которые все вместе потом дружно закидывали в кузов грузовика.

Один лишь Аршак не присоединялся к шумному действу. Он сидел поодаль на низкой стенке колодца и со скучающим видом елозил пяткой по белому камню, глядя на всё со стороны. Усатый сержант в белой гимнастёрке и ярко-красных галифе подошёл к нему сам. Солдат поправил портупею с «Наганом» и протянул руку вглубь колодца.

— А де ведро-то? — сорвалось с потрескавшихся губ сержанта, когда ладонь его скользнула по обрывку верёвки.

— Пересохший. — спокойно объяснил Аршак, спрыгивая на землю.

— А глыбоко там? — усатый боец перегнулся через ограду, придерживая суконную кепку, и заглянул вниз. — Угу-у-у!

— У-гу-гук, — отозвалось ему из чёрной пустоты.

— Мой отец считает, что эхо — это голос дэвов, которые обитают на самом дне тёмного царства, — сказал Аршак, — так что должно быть довольно глубоко.

— Интересно. А ты сам как считаешь?

— А я думаю, что нет никаких дэвов. Это всё сказки, которыми отвлекают от идей марксизма-ленинизма.

— Молодец! — оживился сержант. Он протянул руку, — Младший сержант Семён Иванович Лукин.

— Аршак, — юноша поддержал рукопожатие.

Лукин порылся в глубоких карманах галифе и извлёк оттуда красный значок с портретом вождя мирового пролетариата:

— Отныне можешь считать себя комсомольцем, Арша! — он приладил значок к рубахе юноши, — водички нам организуешь, комсомолец?

Бледнокожий гость охотно проследовал за местным парнем во дворы, куда тот его повёл. Однако в подъезд заходить Лукин не стал. Аршак поднялся к себе домой один. В крошечной комнате разливались сладкие звуки ситара и стук барабанов — отец слушал радио, сидя на топчане с миской шурпы.

— Что передают? — поинтересовался Аршак.

— Откуда ж я знаю? — отец отхлебнул прямо из миски, — я эти мантры не понимаю.

— Я имею в виду по нашему радио.

— А, по н-а-ш-е-м-у радио… — отец сглотнул, подготавливая голос, и продолжил в сухой дикторской манере, картинно подняв палец. — В целях пресечения шпионажа Британской Индии выселить всё население этнических кашмирцев из пограничных районов Индской ССР в северный Казахстан и на Алтай! О как!

Отец тихонько засмеялся, довольный своей пародией. К звукам ситара по радио присоединились флейты. Аршак молча налил воды из кувшина в стакан. Затем, помедлив, влил её обратно, и понёс весь кувшин к выходу.

— А как они выглядят, эти кашмирцы? — спросил он, остановившись в дверях.

Отец задумался, надолго приложившись к шурпе.

— Ты знаешь, — наконец сказал он, оторвавшись от миски, — такие же как мы: смуглая кожа, чёрные волосы, большие круглые носы. Глаза правда бывают у них фиолетовые. Но редко. У колдунов и цыган в основном. А остальные обычные совсем — как мы.

Аршак спустился по лестнице, но выйдя на улицу чуть было не расплескал всю воду, потому что поймал на себе взгляд чёрных глаз падальщиков. Прямо на бельевом столбе уселись два здоровенных грифа, уставившихся ровно на него.

— Ты чего? — спросил сержант, тянувший рядом папиросу.

— Плохая примета встретить грифа, товарищ Лукин, — сказал Аршак, — умрёт кто-то скоро.

— Эх ты, в приметы веришь. А ещё комсомолец! Эти индюки летающие уже месяц весь Ишкоман терроризируют, вот и до вашей глухомани добрались. Они терь постоянно залетают в город, на людей даже нападают. Вишь, чё сделали? — солдат отбросил папиросу и слегка передвинул портупею на груди, демонстрируя плохо заштопанные дырки в гимнастёрке. Он ухмыльнулся. — Но ничего, никто пока не умер.

Этот разговор привлёк внимание Гульру и её многочисленных подруг в таких же белоснежных седре из соседних дворов. Они давно оторвались от своих дел возле тандыра и теперь обступили Сёмен Ивановича со всех сторон, заполонив его уши многоголосым воркотом.

— Конечно на людей нападают! — пробивались из общего фона причитания Гульру. — Вы же нам сами и запретили умерших в дахму относить, — она указала рукой в сторону башни молчания — белого круглого сооружения, торчащего из скалы высоко на склоне. — Вот они на живых и нападают, раз мы всех мёртвых закапываем.

— Надо им хоть барашка заколоть, подкормить! — добавил кто-то из толпы.

— Граждане верующие! — громко произнёс сержант, требуя внимания и останавливая восточный митинг.

Он отстегнул револьвер от портупеи и не спеша вставил патрон в барабан. Два грифа всё так же неподвижно смотрели на собравшихся. Лукин продолжил спокойным голосом:

— Граждане верующие-огнепоклонцы, предание тела земле — такой же неотъемлемый атрибут цивилизованной жизни, как радио, водопровод и электричество. А потому этот вопрос не обсуждается. От варварских обрядов прошлого надо избавляться. Ценное мясо барашка стервятникам отдавать тоже не следует — оно нужно, сталбыть, для пропитания трудящихся. Что же касается напасти этой пернатой, то её надобно просто отстреливать.

Лукин взвёл курок. Пуля огненной вспышкой устремилась в небеса, сотрясая их грохотом. Грифы недовольно толкнули воздух мощными крыльями и медленно, словно демонстрируя своё пренебрежение, спланировали в разные стороны.

Понедельник.

Аршак пришёл в рабочей одежде на площадь всё же до полудня, но и не слишком рано, потому что трудиться весь день напролёт может лишь солнце, а человек — не солнце. Мастерская старика Вахида обзавелась к этому времени красивой деревянной вывеской с вырезанными буквами «Лавка Подушек», но привлекла внимание юноши не она, а гриф, сидящий на колодце.

Аршак был почему-то уверен, что это непременно один из тех двоих, вчерашних. Птица смотрела ровно на него. Аршак сделал несколько шагов в одну и другую сторону, и гриф сопроводил это движение, поворачивая голову вслед за ним. Тогда Аршак поднял булыжник с земли и метнул в назойливого наблюдателя. Камень просвистел у грифа над головой, но тот не шелохнулся.

Разгневавшись, юноша схватил первую попавшуюся корягу и, размахивая ей, пошёл в бой. Едва подпустив человека на расстояние вытянутой шеи, гриф молниеносно сделал выпад клювом, до крови цапнув руку нападавшего. Тот выронил корягу и с воплем отступил, оставляя невозмутимую птицу в покое.

Аршак ринулся в мастерскую и чуть не налетел на пороге на старика Вахида в чистых одеждах. Старик не придал большого значения страданиям своего помощника и велел ему скорее идти внутрь и помогать покупателям, которые уже заждались. Аршак схватил обрезки ткани, чтобы приложить их к неглубокой ране; и вошёл в прихожую.

Внутри и в самом деле уже была одна покупательница. Аршак увидел её со спины, но сразу понял, что это не кто-то из местных. Девушка одета была не в попад: ситцевая полосатая блузка с рукавами-крыльями, зелёная красноармейская юбка, традиционные сапожки махси и чёрный платок, повязанный на голове. «Должно быть приехала вместе с солдатами», — догадался юноша.

— Салам, я Аршак!

Девушка продолжила увлечённо разглядывать подушку на тушаке, не оборачиваясь:

— Салам.

Аршак стал рядом с ней:

— Это мягкие подголовники, как в Европе. Их изготовление — целая наука!

— Можно попробовать?

— Да.

Посетительница улеглась на тушаке и водрузила голову на подушку, закрыв глаза и не скрывая своего блаженства. Аршак, стоявший над ней, теперь отчётливо видел, что ей от силы лет четырнадцать, а потому она вряд ли является серьёзным покупателем.

— Правда лучше, чем на бамбуке? — спросил он.

Девушка недовольно нахмурилась:

— Я привыкла к фарфоровым.

— Вообще-то по-хорошему надо взять мерки головы…

— Не надо.

Аршак постоял ещё какое-то время молча.

— Секрет в том, что внутри зашиты валики с гречневой лузой…

— Замолчи уже наконец и просто ложись рядом.

Слегка ошарашенный, Аршак всё же перетащил соседний тушак вплотную к госте и расположился параллельно с ней. Нежный шёлк аккуратно обогнул каждый изгиб его головы. Но в этот раз наслаждение было даже больше, чем в прошлый раз. Странным для себя образом Аршак обнаружил, что ему вдвойне радостно от одной только мысли, что кто-то рядом чувствует то же самое, что и он сейчас в это мгновенье. Он делился, и с ним делились тоже. Аршак закрыл глаза. И они просто лежали.

Упоительно.

Прошло должно быть около часа, прежде чем лавку посетил новый покупатель.

— День добрый, — Аршак услышал знакомый голос, — а это у вас магазин такой что ли?

Семён Иванович вышел в центр комнаты, с интересом осматриваясь по сторонам. За ним вошли двое грустных красноармейцев. Опомнившись, Аршак поспешно поднялся:

— Добрый день, товарищ Лукин!

— Не магазин, а выставка, — нашёлся откуда ни возьмись появившийся старик Вахид. — Демонстрируем достижения европейской культуры.

— Выставка это хорошо. Европейской это хорошо, — резюмировал сержант, теребя ус и глядя на девушку, продолжающую безмятежно лежать в прихожей. — Про-грес-сив-но!

Лукин ещё долго разглядывал национальные узоры тушаков, неподдельно восхищаясь ручной работой, пока красноармейцы не стали уже переминаться с ноги на ногу и вздыхать.

— Я чё пришёл-то, — наконец сказал сержант, — мне с бойцами доски нужны. На заборчик.

— От кого заборчик? — поинтересовался Аршак.

— Ну как это? Это всех! Границу делаем, сталбыть.

— Досок у нас предостаточно, — сказал Вахид. — Мой помощник покажет.

— Реквизируем! — скомандовал сержант бойцам.

Аршак помог солдатам вытащить все доски из подсобки и сложить на телегу, запряжённую ослом; а когда вернулся, незнакомки в мастерской уже не было. В отсутствии других посетителей, Вахид крепко взялся за обучение помощника. До самого конца дня Аршак только ощипывал гусей, учился набивать подушки и шил валики. Снова и снова. И даже когда солнце ушло отдыхать, Аршак ещё долго трудился под надзором мастера.

Вторник.

— Отец, в чём смысл держаться за традицию класть под голову твёрдое на ночь, а не мягкое?

— Аскетизм укрепляет дух и веру… во что бы ты ни верил.

Аршак осмотрел свои руки. Ошпаренные, исколотые и натруженные, они будто говорили ему, вторя разуму: «‎хватит нас мучить, лучше пойдём сегодня собирать фисташки». Однако ноги Аршака имели свой собственный план. Они сами собой понесли юношу на площадь. Сам не зная почему, он вернулся в мастерскую.

Как ни странно, старика нигде не было видно, зато в главном зале одиноко лежала вчерашняя посетительница в том же странном наряде. Аршак тут же устроился рядом с ней:

— Скажи хотя бы, как тебя зовут. Ты не представилась вчера.

— Искра.

— Искра? Как газета?

— Да, — девушка поморщилась. — Как газета.

Выждав паузу, она добавила:

— Но это ненадолго. Я сменю имя.

— На какое?

— Мэри или Кейт. Пока не решила.

— Ты что, собираешься пройти через перевал? — догадался Аршак и тут же расстроился. — Будешь работать хостес у британцев? Зачем тебе это? Ты же не фахиша.

— А тебе какое дело? — фыркнула Искра. — Да и потом: почему сразу хостес и фахиша? Есть много достойных профессий. И вообще, может быть, я стану актрисой в Лондоне!

— Но зачем же отправляться в такое длинное рискованное путешествие ради этого?! Разве не проще и ближе стать актрисой в Москве? Тем более, что скоро построят забор с Британской Индией и нельзя будет вернуться назад!

— Вот как раз потому, что скоро будет забор именно с Британской Империей, а не с Россией, я еду в Лондон, а не Москву.

Они надолго замолчали.

Подушки за ночь отнюдь не стали жестче и лежать на них было всё так же комфортно, но вчерашнего ощущения общности больше не возникало. Аршак чувствовал, как постепенно нарастает повисшее напряжение. Он чувствовал, что должен как-то вмешаться.

Прошло немало минут, прежде чем он снова заговорил:

— А меня вчера гриф укусил. Там, откуда ты, их много?

— Да, — сказала Искра, — последнее время просто напасть какая-то с ними. Но меня никогда не трогают.

Девушка поднялась и зачем-то отряхнула юбку, хотя она была чистой.

— Ты много говоришь, Аршак, — сказала она, — но мало делаешь.

И ушла.

Юноша прождал мастера или хотя бы других посетителей несколько часов, но никто так и не явился. Тогда Аршак вышел на улицу.

Вдали виднелись маленькие солдаты, шныряющие по горам. Они вбивали в рыхлый грунт деревянные столбы по всему южному склону; и натягивали между ними колючую проволоку, смыкая с двух сторон перевал. Даже торчащая из скалы башня молчания больше не бросалась в глаза. Она просто терялась на фоне блестящей на солнце колючей полосы, стегающей землю. Этот терновый венок, медленно водружаемый на горный хребет, отбирал и приковывал к себе всё внимание.

Аршак совершил усилие и перевёл взгляд на ближний план. Некогда бойкий зелёный грузовик, изрядно обдутый и осыпанный пылью, уже впитал её устало-рыжий оттенок, и почти гармонировал с общим антуражем низких построек из самана. ЗИС-5 застрял в пограничном посёлке дольше обычного. В его кузове сидели военные, лично не занятые в строительстве, а рядом кучковались фигуры в белоснежных одеяниях. Гульру, как обычно, вела какой-то диалог с сержантом, донимая его бытовыми проблемами.

— Ага Гульру! — поздоровался Аршак, когда удалось поймать паузу в разговоре старших, — не видели ли вы мастера Вахида сегодня?

— О, Аршак, ты ещё не знаешь? Ранним утром злой дух вынул душу из его тела.

Гульру опустила голову и отвернулась. Аршак, как подобает, прочитал короткую молитву на авестийском. Семён Иванович закурил:

— Непредсказуемая штука эта жизнь. Ещё вчера жив-здоров бегал, дышал энергией, можно сказать! Здоровей меня был. А сегодня уже… всё.

Лукин задумчиво смотрел на Гульру, которая старательно отводила от него взгляд, как вдруг мысли его забегали. Когда они оформились в чёткое осознание, он неожиданно поднялся в полный рост. Стоя в кузове, он возвышался над всеми присутствующими. Усатый сержант грозно хлопнул ладонью по висящему «Нагану»:

— Так, граждане огнепоклонники! Тело где? — он топнул сапогом. — Ну что молчим?! В башне, да?

Люди в белых одеяниях виновато закивали. Получив ответ, Лукин убрал с лица напускную гримасу гнева и обнажил искреннее разочарование:

— Ну что ж вы, взрослые советские люди, дурью всё маетесь? А?

Отчитав автохтонное население за их дикие ритуалы, и вдоволь начертыхаясь, Семён Иванович поднял двоих красноармейцев и снарядился с ними в поход к башне молчания.

— Эй комсомолец, — бросил он Аршаку, — с нами пойдёшь.

Тропа к дахме была достаточно пологой, чтобы идти, а не карабкаться, но всё же весьма длинной, чтобы трижды пожалеть о том, что никто не догадался прихватить с собой ездового осла. Даже стройным воякам подъём давался тяжело, не говоря уже об Аршаке, который к концу пути тяжело дышал и держался за бока.

Вблизи башня оказалась гораздо скромнее, чем представлялась снизу. У неё не было даже крыши. По сути это была просто одна белая стена, возведённая по кругу на скале. Без окон, но с небольшим арочным входом. В центре башни располагался крупный горный разлом, уводящий куда-то вниз. Трещину прикрывала металлическая решётка, прутья которой были наглухо вмонтированы в горную породу. Кругом лежали ошмётки одежды.

— Его? — Семён Иванович поднял с пола чалму, узнав персидский узор.

— Вроде его, — подтвердил Аршак.

— А тело где?

— Должно было лежать тут привязанным, — юноша указал на решётку. — Грифы разрывают труп на части, а кости и мелкие кусочки падают в трещину к подземным дэвам. Но обычно это занимает больше времени.

Бойцы обошли башню по кругу в поисках лазов или секретных помещений. Стена не хранила никаких секретов.

— Не мог же он сам туда просочиться? — сокрушался красноармеец, пытаясь растрясти решётку в полу. Отчаявшись, он бросил камушек в разлом, и тот бесшумно исчез в темноте.

— Похоже, его тут и не было, — крикнул в ответ Семён Иванович, бывший снаружи.

Обдаваемый приятным ветром, сержант постоял ещё немного на уступе, любуясь видом посёлка на дне ущелье. Затем он махнул рукой в сторону строителей забора:

— Кто-нибудь из наших точно бы заметил стаю падальщиков, если бы она тут кружила с утра. А ничего такого я не слышал, — он повернулся к подчинённым. — В любом случае, яму надо засыпать, а вход заколотить и амбарный замок к нему приделать.

Среда.

В мастерской стояла особенная тишина, какая всегда воцаряется в доме без хозяина. Но она не была пропитана сожалением или грустью. Солнце залило комнату своими лучами и тихим умиротворением. По полу стелился лёгкий ветерок; а свежие лепёшки, подвешенные в поясном платке, обдавали бока теплом. Неудивительно, что Аршак задремал на тушаке.

Он пропустил момент, когда пришла Искра. Продолжая традицию их прошлых свиданий, она улеглась на подушку рядом с ним:

— Лепёшки ты мне принёс?

— Да, — очнулся Аршак, — я подумал, тебе они пригодятся, если ты пойдёшь через перевал.

— Спасибо.

Сквозняк похлопал створками окон. Снаружи доносился топот и смех детворы.

— Искра, почему ты продолжаешь приходить сюда? Дело ведь не только в том, чтобы просто полежать на мягком?

— Только в этом, Аршак. Только в этом. Я собираюсь уходить. Это значит, что мне придётся несколько дней идти по горам. И только всевышний знает, сколько ещё идти по городам и странам. Может быть я трусиха, Аршак, но пока я могу лежать на мягком, мне не нужно идти.

— Ты не трусиха. На такое решение нужно время. Мне жаль, что военные торопят тебя, закрывая границу.

— Всё наоборот, Аршак: я продолжаю откладывать свой уход на завтра каждый раз только потому, что скоро этого сделать будет нельзя.

— Пообещай, что попрощаешься, перед тем, как уйти.

— Ладно.

Мало-помалу на улице стал накрапывать дождь. Несколько капель, сумевших пробраться через окно, разбились о горячие ступни отдыхающих.

— Тебе надо похудеть, Аршак, — вдруг сказала Искра.

— Зачем это?

— Ты сексом собираешься заниматься или как?

— С кем? — юноша повернулся на бок и приподнялся на локтях. Он посмотрел в лицо собеседницы. Она была невозмутима, как обычно. Веки были закрыты. Только сейчас юноша понял, что ни разу не видел её глаз.

— Не с кем-то конкретным, а вообще.

— Вообще собираюсь.

— Тогда похудей.

Юноша отвязал поясной платок с лепёшками и положил его перед девушкой.

— Искра, посмотри на меня.

— Зачем?

— Хочу увидеть твой взгляд.

Девушка распахнула глаза. Её радужки имели бледно-ореховый оттенок. Их взгляды встретились, и зрачки девушки быстро забегали, что-то прочитав на лице Аршака.

— Я не кашмирский шпион, — с досадой произнесла Искра, подбирая оставленные ей лепёшки. — Мне пора, сейчас ливень будет.

Она очень быстро встала и вышла, не оставив Аршаку возможности нормально ответить. Но юноша отметил про себя, что девушка не попрощалась, а, значит, будет здесь снова. Он тоже пошёл к выходу.

Субтропический дождь и правда вскоре усилился, превратившись в водяную стену ещё до того, как Аршак успел добраться до дома. Но и так же быстро дождь сошёл на нет, сменившись солнцем.

Может быть, это короткий холодный душ подстегнул мотивацию юноши, но проходя мимо «турника», он испытал чёткий порыв на него запрыгнуть и поупражняться. Подойдя вплотную к столбу, Аршак решил всё же сперва оглядеть окна соседних домов, за которыми наверняка притаились скрытые наблюдатели. Но оглядев их по кругу, он всё-таки передумал, и прошёл мимо не упражняясь. Хотя и пообещал себе, что в следующий раз — обязательно.

Постепенно высыхая, Аршак поднялся к себе на этаж, но не стал сразу заходить в квартиру. Новый порыв заставил его развернуться и трусцой сбежать по ступенькам вниз, а затем снова наверх. Постояв немного, он сделал это ещё раз. А потом ещё. И ещё. На пятом повторении бега по лестничным пролётам, Аршак вошёл во вкус и ускорил темп.

Где-то наверху явственно скрипнула входная дверь, послышалось какое-то движение. Мысль о том, что это может быть наглая Рафика, которая точно не упустит возможность отпустить едкий комментарий, повергла Аршака в ужас. Он поспешил спрятаться в свою квартиру и плотно закрыл дверь.

Четверг.

Аршак не спал этой ночью. Он лежал одетый, глядя строго в потолок, потому что бамбуковый подголовник не позволяет вертеться. Что-то заставляло его прокручивать в голове события прошлого дня. Ему грезилось, будто стоило ему запрыгнуть тогда на турник, как тут же бы он превратился в стройного атлета. Будто с каждым подтягиванием его мышцы заметно вырастали бы под рубахой, делая следующие подходы всё проще и проще. Если бы он только запрыгнул на турник. Если бы только протянул руку. Аршак, конечно, понимал, что так не бывает, и что в реальности потребовались бы месяцы тренировок, чтобы добиться цели, но он никак не мог выбросить навязчивый образ из головы.

Солнце ещё не взошло, когда раздался стук в дверь.

— Я пришла попрощаться, как обещала, — сказала Искра. — Сегодня я ухожу.

Из глубины комнаты раздался пронзительный не то хрип, не то стон отца юноши, чей сон явно потревожили, но не нарушили.

— Ты только не меняй имя, — тихо сказал Аршак. — У нас считается, что нет ничего более прекрасного и святого, чем огонь, потому что он источает свет. А искра — это то, что разжигает огонь. Искра это не газета, Искра — это прекрасное имя.

— А я и не собиралась, — прошептала девушка, улыбнувшись. — Прощай.

— Постой! — Аршак ухватил её руку. — Подожди ещё всего один день. Завтра я покажу тебе лучшую вещь на свете — подушку-кровать. Я сделаю её специально для тебя.

— Подушку-кровать? — в бледно-ореховых глазах одновременно читался интерес, доверие и благодарность.

— Да! — воодушевился Аршак. — Но мне нужны твои мерки.

Юноша включил погромче радио, чтобы медитативная индийская музыка хранила сон его отца и маскировала от него прочие шорохи. Юноша проводил девушку к своему топчану и пригласил её лечь. Он достал красную шёлковую нить и нежно приложил её к плечу девушки, отмерив что-то, и завязав узелок. По комнате разливались сладкие звуки ситара и флейт, пока мастер делал всё новые и новые замеры, пуская нить то под ситцевой блузкой, то под зелёной юбкой, то вокруг ступней, освобождённых от сапожек. Он не останавливался, пока досконально не изучил её тело.

Мастер Аршак распорол каждую подушку и каждый валик, которую нашёл в прихожке и подсобке, он собрал все обрезки шёлка и грубого сукна, но всё равно ему не хватало материалов.

Не теряя времени он отправился на рынок, чтобы перезанять денег у знакомых и докупить недостающее. Пока Аршак протискивался в узких лабиринта многолюдного рынка, он краем восприятия замечал, что тут и там прохожие кричат и отбиваются от агрессивных птиц. Но конкретно его это сейчас не касалось. Как только отрез шёлка и два гуся оказались у него в руках, он кратчайшей дорогой отправился в мастерскую.

До самого конца дня Аршак смешивал пух и перья, шил валики, досыпал опилки и гречневую лузу. Он собирал каркас, проверял результат и начинал сначала. Снова и снова. И даже когда солнце ушло отдыхать, мастер ещё долго трудился.

Пятница.

Искра погрузилась в блаженство. Десятки валиков и стяжек безупречно повторяли её фигуру, идеально распределяя жёсткое с мягким в нужных местах. Полностью расслабившись, девушка парила над полом мастерской, покачиваясь в огромной подушке, как на волнах. Искра одёрнула с себя платок и взмахнула головой, позволив длинным волосам растечься жгучей кляксой на шёлке. Удовольствие накатывало на неё волнами. Она застонала.

Аршак сидел рядом и держал Искру за руку.

— Ах вы ж сибариты проклятые! — раздался за его спиной голос разгневанной Гульру.

Неизвестно как долго она наблюдала за происходящим, но увиденное привело её в состояние полного исступления. Гульру выхватила длинную жердь и с замахом опустила её на бедра молодой девушки.

Вскрикнув от боли, Искра перекатилась на бок и, потеряв равновесие, рухнула с подушки на пол, ударившись ещё и об него. Испуганно оглянувшись, она быстро встала на ноги и отошла, забившись в угол. Девушка смотрела на Аршака округлившимися глазами.

Аршак совершал странные пассы руками, силясь что-то объяснить Гульру, но та лишь грозно шикала на него, затыкая. Гульру всё ещё держала жердь в руках. Она двинулась в сторону Искры. Эти секунды, пока расстояние между женщинами сокращалось, Аршак лишь кричал что-то со стороны.

Когда Гульру подошла совсем вплотную, Искра бросила на Аршака последний взгляд. Это был взгляд полный ужаса и омерзения. А затем Искра дала пощёчину Гульру и, пользуясь заминкой, кинулась на улицу.

Вместо неё в мастерскую вбежал встревоженный Лукин:

— Что случилось?!

— Вот полюбуйтесь, чего устроили! — Гульру прикрывала ладонью ссаднящую щёку и одновременно колотила жердью подушку-кровать.

— М-да… — протянул сержант, осматривая гигантское постельное изделие. — Переборчик с буржуазной роскошью, конечно.

У Аршака на мгновение потемнело в глазах. Слегка шатаясь, он вышел на площадь. Борясь с головокружением, он доковылял до колодца и опёрся об его стенку. Аршак ещё видел силуэт Искры, удаляющийся в горы со стороны Индии.

Он слышал голоса за спиной:

— В сторону границы побежала. Это она зря — поймаем.

— Высечь её надо за неуважение к старшим!

— Ну что за дикость опять? Зачем же высечь? Судить её надо. По-хорошему, за пересечение государственной границы, конечно. Но жалко дуру… Оформлю, наверное, как кашмирку, да просто депортируем отсюда подальше. Так оно лучше будет.

Земля раскачивалась перед глазами. Искаженные стены домов и колодца то наступали, нависая над Аршаком, то отступали прочь, делаясь крохотными. Безумная карусель набирала ход. Голоса за спиной перемешались между собой и слились в единый поток: «поймать, высечь, депортировать». Увлекаясь вслед за танцем пространства, голоса вихрем кружили прямо в голове: «арестовать, сослать, расстрелять» — и от них никуда нельзя было деться.

Между вращающимся небом и землёй вдруг показалась чёрная бездна. Она сперва отбежала в сторону, робко попетляла вокруг, и — наконец — бросилась Аршаку прямо в лицо.

Юноша перевалился через ограду колодца.

Аршак падал в полной темноте и несколько мгновений казалось, что шахта бездонна; но вскоре его тело встретилось с грудой подушек, глубоко закопавшись в них. Изумлённый, но невредимый, юноша не без труда выбрался на мягкую поверхность.

Среди сотен подушек, разбросанных на дне колодца, лежал старик Вахид:

— Не переживай, — сказал он. — Искру не поймают. Она пробивная. Она непременно долетит туда, куда захочет, и всё у неё будет хорошо.

Аршак помолчал, собираясь с мыслями:

— А у нас?

— А для таких, как мы с тобой, — Вахид покрутился, устраиваясь поудобнее. Очертания его тела размылись, утопая в подушках. — Для таких как мы с тобой пока не время наверху. Но не волнуйся: там уже всё мертво, надо лишь подождать, когда падальщики сделают своё дело.

— И долго ждать?

— Лет пятьдесят.

Аршак посмотрел наверх. Там, вдалеке, в крошечном окошке света показалось лицо Семёна Ивановича:

— Угу-у-у, — крикнул он вниз.

— У-гу-гук! — прокричал в ответ Аршак.